Случайности не случайны.
Лао-Цзы
Оформив обходной лист, сдав ключи от конторских помещений и попрощавшись с подчиненными, Андрей оказался не только без работы, но и свободным: нет нужды ходить куда-то по расписанию; перед сном он теперь не обязан думать о служебных делах, возможных проблемах, в том числе тех, что совсем не его. Завтрашний сюжет ─ только его сюжет.
Это, конечно, хорошо, но Воробьев понимал, что для активной и деятельной натуры нужно что-то еще. Только вот чем ему заняться?
В первые месяцы после увольнения у Андрея начались как бы метания: алгоритмы и структуры данных, физика и химия; он читал книги, доставал с полок и пролистывал старые учебники по специальности, смотрел лекции в интернете; закончил пару-тройку курсов онлайн, в том числе по программированию, получив по их окончании красивые, но не особо ему нужные сертификаты.
Нельзя сказать, что он без пользы потратил время ─ он восполнял некоторые пробелы в понимании и знаниях. Да и просто вытеснял из своих мозгов то, что засорило их за годы глупого стремления к чему-то, что виделось якобы значимым, а на самом-то деле было вовсе чужим, как будто зачем-то привитым. Избавления от этого наносного Андрею хотелось, ему было нужно заменить всё лишнее чем-то действительно своим.
Учебную активность он дополнил и разнообразил домашними делами ─ разобрал горы хлама в шкафах, выкинул какое-то старое барахло, а всё нужное и полезное рассортировал и упорядочил. Чем не дело? Но возникла, полагаем, многим известная проблема ─ он до сих пор не может твердо сказать, что и где лежит. То есть когда был бардак несусветный, Андрей знал, где искать понадобившееся, а вот теперь, когда вроде бы порядок и логика, ─ нет, не способен вспомнить, куда он это положил. Будем надеяться, когда-нибудь заучит. Или опять разведет бардак, в котором будет всё понятно.
В личном плане тоже были перемены.
Андрей гораздо свободнее и откровеннее стал общаться с родственниками. Однако, спустя некоторое время, домочадцы начали устраивать ему мелкие и подчас обидные скандалы. Это было неприятно, но Воробьев понимал, что просто с непривычки они раздражаются на его постоянное присутствие дома.
Если говорить о приятелях Андрея из числа сослуживцев, то практически все они отвернулись от Воробьева сразу после его отставки. Лишь единицы выходили на контакт, но вскорости большинство и этих связей оборвалось.
Что ж, пользуясь незанятостью в фирме и отсутствием помех в виде пустой и лицемерной, как это сейчас называют, социализации, Воробьев начал привыкать к другой жизни, к жизни без неуемной суеты. Он стал больше думать и… меньше делать что-то, просто ради деланья.
Главным же его развлечением стали прогулки по Петербургу ─ Андрею нравилось наблюдать за жизнью города, исследовать его, узнавать о нем что-то новое.
Этот интерес проявился у Воробьева очень давно ─ когда ему было около шести, бабушка сводила Андрея в Петропавловку. Потом неделями он разглядывал и изучал подаренный план крепости: таинственные бастионы, странные и непонятные равелины и куртины, толстенные стены и пушки на них, огромные и, наверное, очень тяжелые ворота. Текста там было мало, то был всего лишь краткий путеводитель для туристов ─ большая схема и подписи к ней, поэтому Андрей сам выдумывал истории про эти строения и дворы, про подземные ходы и тюрьму, про осады и успешно отбитые штурмы с Невы, которых на самом деле никогда и не было. Часами он так играл и фантазировал, сидя на табурете рядом с кухонным подоконником, на котором был разложен план военных действий ─ та самая схема для туристов.
Чуть позже были исторические книги о Ленинграде, раритетные альманахи, справочники и много другого. Родители и бабушка подолгу гуляли с Андреем по городу: ходили к Мойке и Неве, на Петроградку и Ваську ─ мальчик слушал рассказы о том, где они сейчас и что вокруг них. Для него проявлялся совсем другой город ─ это было уже не просто место, где он родился и жил, а что-то огромное и почти сказочное.
Результатом этого интереса и потворства ему со стороны близких стало то, что к годам десяти Андрей знал о городе больше, чем многие взрослые, включая его школьных учителей, ─ на олимпиадах по истории Питера он выдавал такое, что завучу и директору было неловко отдавать победу кому-то другому.
Став старше и чуточку смелее, Андрей начал шире осваивать центр Ленинграда на велосипеде и даже ездил на нем за Обводный канал ─ тогда транспорта было несравненно меньше и родители без опаски отпускали сына в такие дальние экспедиции.
Не подумайте, что маленький Воробьев всерьез хотел стать историком или кем-то вроде того. Нет! Он просто любил всё это: великолепные, пусть и обшарпанные дома; сложные, а иногда и опасные, тёмные проходные дворы; продуваемые ветром и промозглые, но как ни странно, казавшиеся Андрею уютными, набережные речек. Он хотел быть здесь и лучше понимать то, что его окружало. Его интерес был личным, но никак не с прицелом на будущую профессию.
К чему такой подробный рассказ? Только с одной целью ─ пояснить, почему, будучи уже взрослым и свободным от ежедневной рутины, а значит имея довольно времени, Андрей стал гораздо больше посвящать его прогулкам и наблюдениям. Это было чем-то вроде продолжения или, скорее, возобновления давнишнего увлечения ─ увлечения Санкт-Петербургом ─ любимым, странным, всё еще сложным для понимания Воробьевым городом…
Планируя свои прогулки по Питеру, Андрей придерживался некой системы и правил.
Сперва нужно было выбрать интересное место ─ район, его часть или просто несколько улиц. Потом следовало найти всю доступную об этом месте информацию ─ с помощью книг, энциклопедий и атласов ─ об истории, о примечательных домах, перекрестках, мостах, памятниках и, разумеется, о городских легендах, связанных со всем перечисленным. Наконец, сохранив главное в ноутбуке, требовалось разработать маршрут прогулки так, чтобы она заняла по меньшей мере часа три-четыре. День выхода на этот маршрут Воробьев никогда не назначал заранее ─ он шел, когда чувствовал, что это именно тот день, когда он хочет туда пойти.
Московская, Казанская, Литейная и Семеновская части, Пески… Если быть внимательным и скрупулезным, то никакого времени не хватит чтобы везде там побывать и составить хотя бы самую общую картину ─ сколько интересного можно найти! «Ха, так мне же того и хочется ─ интересного и для себя!», ─ радовался и бодрился Андрей.
Так было от недели к неделе ─ он часто ходил в город, пытаясь что-то разыскать и усвоить новое или просто полюбоваться и отдохнуть через это.
В один из июньских дней Андрей вышел на очередную прогулку, в Коломну.
Погода стояла замечательная: много солнца и без малейшего намека на дождь ─ бледно-голубое небо с редкими перистыми и почти прозрачными облаками; легкий ветер; уже по-летнему тепло, но еще не жарко и душно.
«То, что нужно для Коломны, ─ подумал Воробьев. ─ Район тот хмурый даже для ощущений петербуржца, поэтому солнце не повредит, хотя и изменит обычную там атмосферу. Но это важно только если именно её, эту специфическую атмосферу, искать. Я же иду за другим», ─ Андрей хотел внимательно рассматривать, а это значило, что был нужен яркий день.
Воробьев прошёл от своего дома в Лештуковом переулке к Фонтанке, потом по ней к Московскому, а затем, перейдя шумную и людную в любое время года Сенную площадь, свернул на Садовую.
У Большой Подьяческой Андрей почувствовал странное: воздух вдруг сперва остановился на минуту; налетел всё еще теплым порывом; затих; снова, но уже холодно задул, всё более и более разгоняясь ─ подобное бывает перед ливнем или грозой, но такое чаще случается на макушке лета, а не в самом его начале.
Еще более удивительным было то, что подобные перемены к непогоде обычно предсказуемо растянуты во времени ─ чуть ли не полдня нужно, чтобы обернулось дождем. А тут, менее, чем через пять минут, Воробьев увидел тяжелые тучи, низко ползущие с «гнилого угла», с юго-запада.
«Что тучи?! Напугают ли они коренного петербуржца? Естественно, нет! Даже если он не в резиновых сапогах и без зонта с собой», ─ Андрей продолжил путь, но оказавшись вблизи Никольского рынка, он услышал басистый гул грома…
Не пороча нашего героя, и в то же время ничего не скрывая, скажем прямо: Воробьев боялся грозы, боялся с детства.
Его родители много лет к ряду снимали дачу в деревянном, совсем небогатом, но приличном по нраву хозяев доме в поселке Вырица. Жили на чердачном этаже, под самой крышей, а от непогоды их отделяли лишь стропила, доски обрешетки да листы кровельного железа.
Вырица почему-то притягивала непогоду: если в Питере было сухо и солнечно, то там, на даче ─ промозгло и воды по колено. Грозы же в тех местах были частыми и свирепыми гостьями ─ много деревьев упало обожженными и расщепленными. Такое случалось даже на их, не таком уж большом, участке. Хорошо хоть, что никого не задело и не покалечило…
Не раз в летние каникулы Андрей глядел из своего кривенького и некрепкого оконца на жирные молнии, бьющие совсем близко и очень ярко в сопровождении грохота и треска. Даже разговаривать меж собой о происходящем снаружи было невозможно, поскольку будучи всего лишь в метре друг от друга слов было не разобрать ─ их заглушали звуки грозы: рев дождя, яростно бьющего по крыше, что прямо над головой; свист ветра в щелях мансардного фасада и оглушительный гром, раздающийся так часто, что не успевший стихнуть раскат, сразу же подхватывался следующим…
Воробьев хорошо запомнил, что такое гроза и каково быть прямо под ней ─ ему совсем не хотелось испытывать подобное впредь. Посему, полагаем, никто не удивится реакции Андрея и хорошо её поймет ─ услышав у Никольского тот первый гром, он принял решение поворачивать домой. Однако, не дойдя на обратном пути самой чуточки до Вознесенского проспекта, Воробьев встал как вкопанный ─ впереди него широкой, ломаной линией сверкнула молния, а буквально через секунду затрещал воздух, разрываясь и расходясь в стороны от прошедшего через него разряда: «Меньше секунды! Значит, молния ударила всего метрах в трехстах. Это опасно даже в городе!»
Андрей сорвался с места и, перебежав через улицу на красный свет, заскочил в первую попавшуюся на его пути парадную. Только вот была это вовсе не парадная, а… настоящий, отделанный гранитом, портал!
Ощутив себя в безопасности, Воробьев сменил нервный скачкообразный аллюр на нормальный шаг и, миновав небольшой холл, вошел в просторный зал, имеющий сводчатый потолок, опираюшийся на колонны, вырезанные из красно-коричневого гранита: Андрей понял, где, подчинившись панике, он оказался ─ в доме Городских учреждений на углу Вознесенского и Садовой…
Пока Воробьев соображал и приходил в себя, людей в зале становилось всё больше: вдобавок к тем, кого он, убегая от грозы, здесь застал, с улицы стали заходить другие ─ уже промокшие, с испуганными, вроде его, лицами.
Стало тесно, влажно и шумно.
Андрей не любил быть в толпе. Потому отдышавшись и обдумав ситуацию, а бушевание на улице явно не собиралось прекращаться, он высмотрел лестницу, ведущую вверх, и пошел к ней: «Что ж, вот и случай подвернулся. Если не попал сегодня из-за грозы в Коломну, то похожу здесь, внутри этого чуда вкуса и фантазии!»
Про то, что это здание ─ чудо, знал не только Воробьев: будучи построенным в начале XX века, дом Городских учреждений сразу стал достойным участником открыточных представлений и героем рассказов о Петербурге.
Конечно, Андрей видел этот дом сотни, а может и тысячи раз. И внутри бывал ─ какие-то документы получал, что-то выяснял в службах и учреждениях. Поэтому свое представление имел, но он ни разу не был здесь просто так, ради любопытства. Хотя иногда оно и подзуживало.
«Вот наконец-то и появился шанс это любопытство удовлетворить!» ─ Воробьев начал подниматься по лестнице.
Переходя с этажа на этаж, он рассматривал необычный и завораживающий декор: маскароны ─ бесы, вурдалаки и непонятные страшилища; чудные грациозные ящеры (или они драконы?); сводчатые готические арки проходов, снова какие-то чудища, присматривающие за посетителем со стен; и всё это в сочетании с растительными орнаментами перил и лепнины в таком же стиле на потолке…
Обойдя здание на разных уровнях и почти по кругу, Воробьев вышел на площадку, с которой можно было направиться в три стороны: вниз на предыдущий этаж, вверх на последний, а еще куда-то по диагонали, но тоже вверх.
Этажом ниже он только что был ─ там почти всё было перекрыто, да и вообще как-то скучно: у грубо вымазанных белой масляной краской старинных дверей висело множество разномастных табличек с указанием часов приёма и выходных дней. Последних почему-то всегда было больше, чем рабочих.
На последнем этаже, прямо посреди лестничной площадки, стояла новодельная будка из стекла и пластика с названием одной из государственных служб, имеющей серьезные полномочия. Идти туда у Андрея не возникло никакого желания.
Оставался интересным третий возможный путь ─ через декорированный в готическом стиле портал ─ наизволок налево уходила узкая и мрачная лестница. В конце её Воробьев разглядел деревянную, какого-то темного цвета двустворчатую дверь. Одна из её створок была чуть приоткрыта и через образовавшуюся щель пробивался неяркий свет…
Поднявшись по этой лестнице и подойдя почти вплотную к двери, Андрей начал читать надписи на бронзовых табличках.
Слева было указано, что это помещение относится к главной конторе некой некоммерческой организации под названием «Исторический архив личных документов мировых судей». Справа ─ график работы этой главной конторы: «Ежедневно, за исключением особых случаев по отдельному уведомлению», а чуть ниже было привинчено бронзовое крепление, в пазах которого размещался бронзовый же вкладыш с выграфированной надписью «входите».
«Ерунда какая-то! ─ подумал Воробьев. ─ Не может исторический архив быть некоммерческой организацией. И каких еще личных документов?» Упомянутые «особые случаи» и «отдельные уведомления» тоже вызвали недоумение Андрея ─ такого он никогда прежде не видел в учреждениях.
От всего этого любопытство Воробьева еще более разыгралось, и он, чуть шире приоткрыв дверь, попытался заглянуть внутрь.
Пока Андрей силился распознать то малое, что увидел, ─ пятно света от лампы на столе, какие-то огромные шкафы в отдалении ─ прозвучал тихий голос. Его обладатель мягко, но, как показалось Воробьеву, начальственно произнес: «Пожалуйста, входите».
От неожиданности, и вследствие этого почти с испугом, Андрей отпрянул назад. Ему вдруг стало неловко и стыдно за свое поведение. Тем временем незнакомец, тот, что был в главной конторе архива, прибавив энергии и громкости звучанию своего баритона, продолжил: «Входите-входите! Что ж вы застеснялись?»
«Ну, раз я уже почти вошел, а меня еще и приглашают, то почему бы и не войти?» ─ подумал Андрей. К тому же голос из-за двери не воспринимался им хоть сколько-нибудь враждебным, а наоборот ─ дружелюбным и располагающим, пусть вместе с тем и настоятельным.
Выдохнув и оправив ветровку ─ из-за рюкзака, висящего на плече, она все время как-то перекособочивалась ─ Воробьев, широко распахнув дверную створку, шагнул через порог, но тут же услышал:
─ Пожалуйста, если вам не трудно, переверните вкладыш и установите «заняты», а когда вы это сделаете и войдете, плотно закройте дверь ─ до двойного щелчка замка.
Андрею опять стало не по себе: «Во-первых, гм… мне с ходу дают команды. Во-вторых, если кто-нибудь придет по делу, но тут из-за меня окажется «заняты»?.. Нехорошо получится».
Однако несмотря на сомнения, Воробьев выполнил требуемое, а затем, снова обернувшись к комнате, наконец-то увидел обладателя «начальственного» голоса ─ поодаль от стола в деревянном кресле с черной обивкой сидел мужчина.
На вид ему было лет шестьдесят пять. Невысокий, сухой, с неширокими плечами, на голове ежик седых коротко остриженных волос. Лицо его было спокойно ─ лицо умного и уверенного в себе человека. Правильные черты, высокий округлый лоб, живые и в меру широко поставленные глаза, пропорциональные губы, сложенные в приветственную улыбку, немного длинный, прямой тонкий нос, на кончике которого размещались очки в круглой желтой оправе.
«Интересно… Выглядит породисто и… по-профессорски?..» ─ Андрей ощутил естественную взаимосвязь между внешностью этого человека и звуком его голоса, который теперь не казался каким-то начальственным, а, скорее, учительским.
Воробьев насторожился ─ в его привычки не входило безоговорочное следование чужим наставлениям. «Разве что уйти прямо сейчас? Но это глупо и по-детски! Я же сам сюда пришел. И даже вкладыш перевернул!» ─ Андрей понимал, что был взволнован и немного раздражен.
─ Что ж вы встали? Проходите, присаживайтесь ─ вот есть стул… ну, вот это кресло, ─ пригласил и ободрил обитатель архива.
Действительно, по другую сторону от большого письменного стола темного дерева с опорами на две массивные тумбы, стояло еще одно кресло, чуть скромнее и мельче хозяйского, но тоже с черной обивкой и резьбой на подлокотниках и верхнем обрамлении спинки.
«Откуда всё это в архиве?» ─ ошеломленно спросил себя Андрей.
Пока Воробьев переходил от двери к столу и усаживался в предложенное кресло, мужчина пододвинулся вперед и теперь, когда он оказался почти полностью в свете настольной лампы, его облик изменился ─ что-то другое, почти приятельское, проявилось в нем, а властность полностью ушла.
─ Я рад, что вы здесь. Такая гроза, что даже страшно смотреть. Вы боитесь грозы?
─ Да, боюсь, ─ честно признался Андрей.
Только сейчас, посмотрев чрез окно, Воробьев понял, почему на столе была зажжена лампа ─ на улице было темно: низко над городом сплошным покровом шли иссиня-черные тучи, лил дождь, а света из окна, за исключением мгновений, когда била молния и всполохи освещали город, было не больше, чем в поздние зимние сумерки. «Да, я тоже рад, что я здесь, а не там, под тучами, ─ про себя согласился Андрей. ─ А без лампы тут вообще ничего не разглядеть было бы».
─ Хотите чаю? ─ вдруг спросил хозяин кабинета и, не дожидаясь ответа, поднялся из своего кресла.
─ Не знаю… да, хочу, ─ ответил Андрей, тут же вспоминая, что у него в рюкзаке тоже есть чай, горячий, в термосе. «Ладно, дома выпью, не пропадать же ему», ─ теперь он был явно смущен и даже как-то подавлен ─ как тем, что увидел через окно, так и пониманием своего нелепого положения.
─ Как вас зовут? ─ выходя из-за стола спросил мужчина.
─ Меня? Андрей.
─ А по батюшке?
─ Сергеевич.
─ Очень хорошо, Андрей Сергеевич. Очень хорошо.
«И чего здесь такого хорошего?» ─ подумал Воробьев, однако вслух ничего не сказал.
Тем временем «профессор» прошел по слегка поскрипывающему паркету в направлении входной двери, но вдруг повернул к другой, той, что была справа от неё ─ узкой одностворчатой. Открыв эту дверь и пройдя в какое-то смежное помещение, он исчез из виду.
Спустя мгновение щелкнул выключатель и Андрей услышал: «Вот почему так? Реставраторы всё сделали на отлично, а какие-то дурные подрядчики, те, что по технической части, которых тут была тьма-тьмущая, всё испортили: и с проводкой ─ лестница не освещена толком; и с дверьми ─ вот здесь, где я сейчас, это тамбур для выхода на террасу, а они так плохо установили внешнюю дверь, что её в первую же зиму повело и перекосило, что не открыть. Ладно, я нашел компромисс ─ сделал тут что-то навроде кухни. Конечно, неофициально и на свой страх и риск ─ сам провел сюда электричество и теперь есть место с розетками для чайника и печки. Да и свет теперь наличиствует, а то было совсем как в темном деревенском чулане».
«Что за терраса? Какая дверь? О чём это? ─ рассеяно пытался сообразить Андрей. ─ И почему я в ответ не спрашиваю о его имени?»
К счастью, хозяин кабинета вдруг замолчал, видимо, увлекшись своими делами ─ звяканьем и бульканьем на «кухне». Эта пауза дала Воробьеву возможность немного собраться с мыслями и заняться осмотром помещения, в котором он оказался.
Комната была круглой в плане, метров, наверное, девяти-десяти в диаметре; напротив входа два больших окна с расстекловкой, смотревших на перекресток ─ Воробьев это понял по знакомым силуэтам зданий напротив.
Помимо этих двух окон Андрей насчитал в комнате пять вместительных ниш ─ они были расположены почти идеально симметрично, пятиконечной звездой. В четырех из них стояли ─ как широкие колонны ─ деревянные, от пола до потолка, без стекол на фасаде, темные шкафы («не иначе архивные», ─ подумал Андрей), а в пятую, ту, что была устроена между окнами, оказался вписанным совершенно чёрный комод-алфавитка. Только этот комод был не таким, какими они бывают в библиотеках ─ часто узкими и высокими, а вовсе наоборот: шириной под два метра и высотой в метр, совсем без ножек, с четырьмя десятками ящиков ─ четыре ряда по десять. Над комодом к стене был непонятно зачем прикреплен какой-то крюк серого и тусклого по цвету металла.
Также в комнате был письменный стол, о котором уже говорилось, ─ он располагался у левого окна (если смотреть от входа в комнату) перпендикулярно грандиозному комоду. Не считая лампы на нем, стол был абсолютно пуст.
О двух креслах подле стола мы уже говорили ─ хозяйском и гостевом. Добавить можно лишь то, что эти кресла явно были в почтенном возрасте, хотя и в очень хорошем для него состоянии, с кожаной черной обивкой и диковинной резьбой ─ с головами львов на углах обрамлений спинок и волков на подлокотниках.
Еще была невысокая деревянная, с колесиками, складная стремянка, прислоненная к одному из шкафов. И последняя достопримечательность ─ вторая узкая дверь куда-то. Она была родной сестрой той, через которую хозяин прошел на «кухню», однако, эта дверь была уже не слева от входа в архив, а на таком же удалении, но справа; она была затворена.
«Странно, ни документов на столе, ни папок, ни принадлежностей. Нет даже компьютера! Ничего «архивного», кроме запертых шкафов и стремянки!» ─ чем дольше Андрей находился в этой комнате, тем больше он терялся в догадках почему и зачем тут всё так устроено.
Снова негромко заскрипел паркет и из тамбура-кухни появился хозяин с подносом в руках. Водрузив поднос на стол, мужчина уселся в свое кресло и жестом предложил Андрею ознакомиться с тем, что было принесено: крупный заварной фарфоровый чайник; редкой конструкции и красоты сахарница ─ разноцветного полупрозрачного стекла, с латунной крышкой, снабженной механизмом для её открывания; чайные ложки; пока пустая тарелочка для чего-то и два граненых стакана в крупных металлических подстаканниках.
Хозяин наклонился к одной из тумб стола и достал оттуда две суконных салфетки и пакет с печеньем ─ теперь стало понятно для чего предназначалась тарелочка. Высыпав печенье на тарелочку, хозяин передал одну салфетку Андрею, вторую расстелил перед собой.
─ Ничего что овсяное? ─ спросил он Андрея.
─ Я люблю овсяное, спасибо, ─ не прощая себе, что был невежлив, Воробьев решил враньем загладить свою вину ─ овсяное печенье он не любил, а если по-правде, то ел его только в случаях, когда иного выбора не было.
─ Простите, ─ начал Андрей, ─ вы узнали мое имя, а я почему-то замешкался и не поинтересовался вашим. Как мне к вам обращаться?
─ Не вините себя, я сам должен был представиться, ─ ответил хозяин. Меня зовут Оскар Ильич.
─ Оскар Ильич, спасибо за приглашение войти и… чай.
─ Не за что. Наливайте себе сами, думаю, уже заварился.
─ Ага, спасибо. Тут на два стакана хватит?
─ Даже на три, смело наливайте до краев, не стесняйтесь.
«А он прав, ─ подумал Воробьев, ─ хватит стесняться». Андрей начал было наливать себя чаю, но остановился и спросил:
─ Где можно повесить куртку и пристроить рюкзак?
─ Я разве не предложил?! ─ удивленно воскликнул Оскар Ильич. ─ Конечно, можно! И повесить, и пристроить! Первый шкаф справа от входной двери, он ─ платяной, в нем есть вешалки и полка внизу, ─ а затем, через секунду, почему-то грустно и гораздо тише, продолжил: ─ Знаете Андрей Сергеевич, я так обрадовался вашему приходу, что и забыл предложить.
─ Обрадовались?! ─ вырвалось у Андрея. Он не стал вслух уточнять свой вопрос: «Тогда почему так невесело?»
─ Да, обрадовался. Понимаете, меня ждет одно дело, но сперва следует закончить с другим, не менее важным… ─ так же тихо и явно размышляя о чем-то своем, ответил Оскар Ильич, но внезапно повеселев, громко и с каким-то металлическим смехом, закончил: ─ И непогода сегодня такая, что хотелось от неё кого-нибудь спасти. В общем, всё совпало!
─ Тут я соглашусь. И спасибо, что спасли! ─ улыбнулся в ответ Андрей. Он не понял, что за «дела» были у Оскара Ильича, но поскольку всё обернулось смехом, то не стал задерживаться на этих деталях. Воробьев встал, скинув с плеча рюкзак и сняв на ходу куртку, прошел к указанному шкафу. В нём было просторно и пусто: из одежды ─ только твидовый пиджак хозяина слева; с правой стороны висели прозрачные, снабженные молниями, чехлы, а в них что-то похожее то ли на халаты, то ли на накидки. «Наверное, для работы с пыльными документами», ─ порадовался своей догадливости Воробьев.
Вернувшись в кресло, Андрей налил себя чаю, кинул в него пару кусочков сахара (хотел четыре, но опять зачем-то застеснялся) и начал старательно болтать в стакане ложкой ─ очень осторожно, чтобы она не звякала о стенки стакана.
Пока сахар растворялся, Андрей заинтересовался предметами на подносе:
─ Этот поднос, подстаканники, ложки… Они ведь не серебряные? Или все-таки серебряные? У моей бабушки были похожие вещи. Я, правда, уже не знаю, где большая часть из них. Знаете, там у неё много народа бывало непонятного, но кое-что осталось ─ вилки с императорскими вензелями, тарелки кузнецовского фарфора…
─ О, нет, это мельхиор, ─ не обратив внимания на дополнение про бабушку, пояснил Оскар Ильич. ─ Медь и никель. Для чая довольно и их. Серебро требуется в других случаях. Мельхиор же практичен, так как не ржавеет, и выглядит хорошо, правда?
─ Да, выглядит хорошо.
─ И, уверен, вас стаканы, наверное, еще заинтересовали?
─ Стаканы? ─ удивившись было вопросу, но пытаясь подстроится, Воробьев продолжил: ─ Да, почему у вас стаканы, а не чашки?
─ Что вы?! ─ Оскар Ильич как будто возмутился. ─ Стаканы тут тоже из соображений практичности!
─ Гм, практичности? Ну, допустим, в поезде, я понимаю, там посуда часто бьется, а стакан дешевле. Да и в подстаканнике он устойчивее, чем чашка на блюдце. А в чем заключается практичность здесь?
─ Всё дело в том, что здесь нет проточной воды, поэтому стаканы я беру мыть домой ─ меньше шансов разбить всё друг об друга при переноске. Конечно, можно было бы мыть там, в туалете на этаже, ─ указав куда-то рукой, неясно пояснил Оскар Ильич, ─ но понравилось бы кому из моих гостей узнать, что его стакан помыли в туалете! Да еще и дешевым мылом для рук! ─ рассмеялся он. ─ Нет, не очень хорошо было бы. Со своей посудой я мог бы так обойтись, но с гостевыми…
─ Так они, гости, и не узнали бы…
─ Да? А если бы узнали? В каком положении я бы оказался? Вы бы хотели оказаться в таком положении? ─ ни с того ни с сего, жестко и требовательно, сделав ударения на «вы» и «таком», спросил Оскар Ильич.
─ Нет, не хотел бы, ─ оторопев от неожиданности, пробубнил Андрей, ─ но носить с собой…
─ В конце концов, мы же не студенты или гастарбайтеры, ─ тут же смягчившись и хитровато улыбнувшись добавил Оскар Ильич. ─ Я живу недалеко, на Измайловском, и даже полдюжины стаканов ─ небольшой груз, точно не устану из-за них, а если всего два стакана, так и вообще ерунда.
Андрей делал вид, что с удовольствие пережевывает печенье… А сам в то время, уже приняв решение отделаться от страха и неуверенности, настраивал себя по-новому.
─ Андрей Сергеевич, вы свой обед на работу из дома носите? Или, как сейчас модно, ходите в какой-нибудь кабачок или столовую неподалеку? ─ чуть спустя, но вовсе не требовательно, а скорее меланхолично и потягивая чай, поинтересовался хозяин.
─ Столовки и кабаки не люблю. Поэтому, да, носил из дома, но не теперь, ─ уже уверенно, без сопливости и показной подчиненности, ответил Воробьев. ─ Я ушел из фирмы. Теперь ношу только продукты мешками и сумками ─ из магазина домой, ─ совсем искренне и даже иронизируя над этими обстоятельствами, улыбнулся Андрей ─ он вернулся к обычному тону и ходу мыслей.
─ Замечательно, ─ констатировал Оскар Ильич, ─ наконец-то вы пришли в себя. А то я уж начал беспокоиться по поводу вашей нервозности, ─ закончил он со смехом.
Теперь Воробьев не смутился, а тоже рассмеялся. Хотя опять мало понял, почему именно таким образом понимает его Оскар Ильич.
─ Как случилось, что вы ушли с работы? ─ внезапно и без какого-либо намека на затруднение или неловкость, которые обычно испытывают люди, готовящиеся задавать подобные вопросы, поинтересовался Оскар Ильич. Он спросил так, как будто они с Воробьевым были родственниками, которые, правда, видятся очень редко.
─ О, это долгая, некрасивая и невеселая история, ─ Андрею хотелось её поведать, но для порядка он предупредил слушателя о предстоящих впечатлениях.
─ Я не против любых историй если они рассказываются человеком, которому я готов поверить. С другой стороны, я бы не спросил, если бы не был к этому готов. Поэтому вы начните, пожалуйста. Например, с тезисов ─ думаю, вы их уже составили.
─ Да, конечно, они готовы, ─ и Андрей коротко, по пунктам, перечислил основные этапы своего взросления в фирме, ступени карьеры, назвал главных персонажей и обрисовал их влияние на ход событий, который в конце концов и пришел к своему финалу ─ увольнению. Рассказ не был длинным, но при этом вполне емким и почти полностью, а Андрей очень стремился к этому, безэмоциональным и лишенным его собственных оценок. А чтобы еще больше уйти от субъективного, Воробьев говорил о себе в третьем лице ─ как сторонний наблюдатель, а вовсе не как герой повествования.
Закончив рассказывать, Андрей взялся за заварной чайник и долил себе еще немного в стакан ─ у него, пусть и говорил Воробьев недолго, всего минут пять, пересохло и саднило горло, а последние фразы, как он сам заметил, были произнесены хрипло и заметно глуше ─ видимо, эмоции, которые он сам считал давно забытыми, пока что еще были сильны.
─ Да, история не светлая, ─ Оскар Ильич, бывший до этого момента внимательным, но одновременно и как бы отстраненным, поднял глаза и изучающе посмотрев на Воробьева, спросил: ─ Вы чувствуете, что они вам до сих пор что-то должны?
─ Я деньги получил ─ выходное пособие. Что еще я могу хотеть от них?
─ Признание того, что они были неправы и поступили непорядочно.
─ Оскар Ильич, они никогда не признаются ─ ни в том, ни в другом, ─ с кривой и недоброй усмешкой отмахнулся Андрей. ─ Они ─ люди другого свойства.
─ Ну, тем хуже для них, ─ спокойно восприняв возражения Андрея и даже с видом полного понимания, парировал Оскар Ильич. ─ Да и для нас проще ─ меньше времени потратим. Вытащить их вину наружу будет несложно. Конечно, это не на раз делается и вам придется учиться: нужна подготовка; знания, как вести процесс, как вынести приговор, но… всё возможно, не сомневайтесь.
Воробьев старался соображать очень быстро: во-первых, почему «для нас», и стоит ли в этом видеть некое приглашение к неожиданному сотрудничеству; во-вторых, о чем, собственно, идет речь ─ что за схема с «подготовкой», «процессом» и «приговором»?
Всё это крутилось в голове Андрея и не находило ответа ─ чтобы сделать логически обоснованный вывод нужны надежные сведения, а здесь не то что надежных, так вообще никаких сведений у Воробьева не было ─ он видел и слышал этого человека впервые.
В итоге, Андрей осознал, что решиться на что-либо он может исключительно по наитию. «Хорошо. Говорить о том, о чем нельзя, я не стану: бумага мною подписана, я это не забуду ─ уж не дурак. Тогда что я теряю? Только какое-то время, которого у меня навалом. А значит… почему бы и нет!» ─ Андрей чувствовал: намечается что-то интересное и может даже полезное.
─ Не могу знать, Оскар Ильич, что конкретно вы имеете в виду за всем этим, но я готов попробовать и… я люблю учиться. Вы сказали про готовность слушать… Мне это близко ─ если теория интересна, я хочу слушать того, кто её предлагает. Пусть даже она окажется ошибочной ─ по мне, так лучше учиться и узнавать больше, чем не знать вовсе. А что касается моего прошлого в фирме, то тут дело не столько в претензиях ─ тех, что я имею к некоторым людям. Дело скорее во мне самом ─ я не привык сдаваться. Не подумайте, это ─ не обида, так как обида равна эмоции. Для меня это давно уже не эмоция, это ─ знание о предательстве некоторых, о несправедливости и подлости других, и не только по отношению ко мне. И если я мог бы сдвинуть хоть что-то, пусть лишь в общем отношении к людям, в правильную сторону, то оно того стоит, ─ в последнее Андрей не верил, он добавил это в каком-то почти юношеском порыве.
─ Андрей Сергеевич, тогда, давайте, сразу и приступим, ─ предложил улыбающийся и казавшийся ужасно довольным Оскар Ильич.
─ Уже? К чему мы так быстро приступим?
─ Мы, естественно, начнем с подготовки к суду, ─ моментально посерьезнев, пояснил Оскар Ильич. ─ Помните, я упоминал подготовку, процесс…
─ Суду? Если честно, я не ожидал услышать это слово.
─ А что такого в этом слове? Суд. Если хотите, суд чести. В нем не будет бутафорских молотка, трибуны и мантий, не будет кодексов и законов. Этот суд будет незатейливым по форме, но трудным по сути ─ не на что опираться за исключением логики и совести, всё окажется в зависимости только от них. Но не посчитайте, что это будет забавой ─ суд будет действительным, с самыми серьезными последствиями для осужденных, уж поверьте! ─ Оскар Ильич положил ладони на стол. ─ Вы сейчас на меня, Андрей Сергеевич, так смотрите… Считаете, что связались со старым дураком, вовлекающим вас в его безумие? Однако ж я совсем не думаю, что вы в этом уверены и полагаю противоположное ─ вы знаете, что я не сумасшедший, ─ спросил и тут же сам себе ответил хозяин кабинета.
─ Сумасшедший?.. ─ Воробьев был обескуражен таким поворотом.
─ Также, Андрей Сергеевич, ─ моментально перескочив на другое и не позволяя Воробьеву говорить, продолжил Оскар Ильич: ─ Я уверен, вы знаете и аксиому: ни одно стоящее предприятие нельзя начинать с излишнего желания его поскорее завершить; если вы хотите добиться чего-то, относитесь к существу вопроса обстоятельно, строго, но… легко, без остервенения и мысли поскорее получить результат ─ только тогда все получится. Вот и мы не станем спешить, будем всё разбирать досконально, спокойно, пусть может и долго… Теперь послушайте остальные правила. Потом, когда сегодня уйдете отсюда, взвесьте, обдумайте и сделайте свое заключение ─ если решитесь, приходите снова и мы продолжим, а если поймете, что предложенное не для вас ─ не возвращайтесь вовсе. Ибо получится неловко да и будет незачем. Договорились?
Спустя минут двадцать или чуть больше, в течение которых гроза окончилась и ушла куда-то на северо-восток ─ за окнами было опять светло ─ первый для Андрея урок закончился. Оскар Ильич замолчал и выключил настольную лампу. Он выглядел веселым, добродушным и казался полным сил…
Андрей же, несмотря на его полный и искренний интерес к новой теме и личности хозяина комнаты, ощущал себя совсем иначе ─ он был вымотан, разбит и подавлен ─ точь-в-точь как после сданного экзамена. «Ага, адреналиновая тоска пришла», ─ Воробьев хорошо знал это ощущение с институтских времен: ─ «Теперь пока не отосплюсь, не отпустит».
─ Отлично, на сегодня всё, ─ бодро подвел черту Оскар Ильич. ─ Андрей Сергеевич, я знаю, что несколько давил на вас и нарочно забалтывал в последние минуты. Простите, но это было необходимо и вы… большой молодец. Сейчас я вас провожу ─ мне нужно идти, дома дела: я пригласил своего приятеля помочь с газовой колонкой. При случае я о нем обязательно расскажу ─ замечательный и очень интересный человек ─ от бога и фельдшер, и сантехник, и инженер, но о нём не теперь ─ уже совсем нет времени, а я не хочу его подводить. Хотя вру ─ если сегодня встреча не состоится, то потом опять неделю или две буду его вызванивать, ха-ха! Так, мой пиджак… и вот ваша куртка, пойдемте. И, чуть не забыл, ─ возьмите мою визитку.
Андрей надел куртку, а взяв в руки визитку, испытал очередное за этот день удивление: карточка оказалась тонкой, абсолютно черной металлической пластинкой со скругленными краями вдоль которых, но чуть на удалении от них, был вырезан (лазером?) причудливый орнамент чем-то похожий на тот, что он видел на перилах лестниц в этом доме ─ ящеры-драконы, листья и переплетенные ветви. На одной из сторон пластины матовым, светло-серым, совершенно несовременным шрифтом было указано название того самого исторического архива, а ниже имя и должность ─ «Оскар Ильич Дордт, делопроизводитель», затем, на следующей строке, ─ номер телефона.
─ Занятная визитка, правда? Целых двадцать пять штук таких в качестве подарка мне преподнесла моя ученица; она сейчас в Швеции, ─ пояснил Оскар Ильич на ходу. ─ Наверное, жутко дорого. Ведь в металле!
Мысли возникали в голове Воробьева в режиме какого-то странного телеграфного аппарата: «Надеть куртку. Выйти. Идти по лестнице. Смотреть под ноги. Слушать про визитку».
─ Напишите, пожалуйста, свой номер, ─ протягивая не пойми откуда взявшиеся ручку и листок бумаги, попросил Оскар Ильич. ─ Это на случай, если у меня, как сегодня, возникнет необходимость отлучиться и чтобы я мог вам сообщить.
Андрей принял предложенное и стараясь писать аккуратно, что было почти невозможно, спускаясь по ступеням и едва поспевая за явно торопящимся Оскаром Ильичом, с трудом нацарапал номер своего мобильного телефона ─ Воробьеву пришлось его вспоминать! Потом кое-как приписал: «Андрей Сергеевич Воробьев». Сначала Андрей думал ограничиться только именем, но после увиденной визитки ему захотелось хоть чуть-чуть, но соответствовать.
─ Спасибо! Как окажусь дома, запишу в телефонную книгу, ─ поблагодарил Оскар Ильич, отправляя бумагу и ручку в карман пиджака.
─ Да?.. ─ лишь это смог произнести Воробьев в тот момент.
─ Всё, мы вышли. Дорогу ко мне запомнили? Как вам воздух? По-моему, лучше не бывает. Вам куда? Мне прямо.
─ Куда мне? Мне… налево. Воздух… замечательный. Дорогу… вроде бы помню.
─ Хорошо, Андрей Сергеевич. До свидания, ─ протянул руку Оскар Ильич. ─ Обдумайте всё как следует. Если надумаете прийти, то день и время сами выберете.
─ Я понял, Оскар Ильич. До свидания. Удачи… с газовой колонкой, ─ с вымученной улыбкой ответил Андрей.
─ Благодарю, я побежал, ─ улыбнулся в ответ Оскар Ильич и тут же пошел через переход в сторону Фонтанки.
Воробьев остался стоять у перекрестка. Теперь он оценивал свое состояние не просто как адреналиновую тоску, но как нечто, происходящее с человеком, например, после внезапной хамской стычки в общественном месте или нечаянной драки ─ всё, что было недавно, казалось нереальным если вообще не сном: его трясло, дыхание стало прерывистым, начинала кружиться голова.
«Как это я не свихнулся там с этим… Оскаром Ильичом? Что за сюрреализм? А он точно не чокнутый? Почему пустой стол? Почему тумбы стола смотрят ящиками в разные стороны? Для чего нужен гигантский комод-алфавитка? И странное кресло, сидя в котором никак нормально не устроиться и не расслабиться? Зачем крюк в стене? Что за халаты в шкафу если не видно ни одного документа или папки? А суд?! Вообще же дурдом! Или… все-таки это я помешался?» ─ задавал себе вопросы Андрей.
Воробьев не знал, как долго с его мыслями продолжался такой кавардак, ─ может полминуты, а может и полчаса ─ однако постепенно его сознание прояснилось и он очнулся: «Мне срочно нужен сахар, и побольше!» Андрей сообразил, что уже шесть часов как не ел: два овсяных печенья с несладким чаем там наверху ─ это всё, что было за день. Нащупав в кармане и вытащив из него пару увесистых шоколадных конфет, он немедля съел их одну за другой. Вкусовые ощущения дополнили восстанавливающееся чувство реальности.
«Уф, лучше, прихожу в себя. Теперь нужен чай. Хорошо, что есть с собой», ─ по-настоящему сладкий чай Воробьева, конечно, уже остыл, но это было очень кстати ─ разжевав и проглотив конфеты, Андрей в три глотка опустошил термос и наконец-то смог более-менее обыкновенно рассуждать.
На Садовой стоял замечательный ранний летний вечер: светло, тепло и свежо, мало туристов, и даже машин не слишком. Только Воробьву было все равно ─ он хотел поскорее забыть о сегодняшних событиях: «Да, сумасшедший день выдался, а я-то хотел в спокойную Коломну! Пойду-ка домой и спать!»
Оказавшись у себя и выпив под мясо с картошкой бутылку пива, а затем закрепив полученный результат второй, но уже вкупе с половиной стакана виски, Андрей улегся в постель ─ на часах не было и десяти.
Перед тем, как провалиться в сон, Воробьев с долей досады подумал: «Ну и вляпался я в историю. Всё из-за треклятой грозы… Как же я их не люблю!»